Быль, рассказанная дьячком ***ской церкви |
Так вы хотите, чтобы я вам ещё рассказал про деда? — |
Пожалуй, почему же не потешить прибауткой? |
Эх, старина, старина! |
Что за радость, что за разгулье падёт на сердце, когда услышишь про то, что давно-давно, и года ему и месяца нет, деялось на свете! |
А как ещё впутается какой-нибудь родич, дед или прадед — ну, тогда и рукой махни: чтоб мне поперхнулось за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот сам все это делаешь, как будто залез в прадедовскую душу или прадедовская душа шалит в тебе… |
Нет, мне пуще всего наши девчата и молодицы; покажись только на глаза им: «Фома Григорьевич, Фома Григорьевич! |
а нуте яку-небудь страховинну казочку! |
а нуте, нуте!…» |
тара та та, та та та, и пойдут, и пойдут… Рассказать-то, конечно, не жаль, да загляните-ка, что делается с ними в постеле. |
Ведь я знаю, что каждая дрожит под одеялом, как будто бьёт её лихорадка, и рада бы с головою влезть в тулуп свой. |
Царапни горшком крыса, сама как-нибудь задень ногою кочергу, и Боже упаси! и душа в пятках. |
А на другой день ничего не бывало; навязывается сызнова: расскажи ей страшную сказку да и только. |
Что ж бы такое рассказать вам? |
Вдруг не взбредёт на ум… |
Да, расскажу я вам, как ведьмы играли с покойным дедом в дурни. |
Только заране прошу вас, господа, не сбивайте с толку, а то такой кисель выйдет, что совестно будет и в рот взять. |
Покойный дед, надобно вам сказать, был не из простых в своё время козаков. |
Знал и твердо — он-то, и словотитлу поставить. |
В праздник отхватает Апостола, бывало, так, что теперь и попович иной спрячется. |
Ну, сами знаете, что в тогдашние времена, если собрать со всего Батурина грамотеев, то нечего и шапки подставлять, в одну горсть можно было всех уложить. |
Стало быть и дивиться нечего, когда всякий встречной кланялся ему мало не в пояс. |
Один раз, задумалось вельможному гетьману послать за чем-то к Царице грамоту. |
Тогдашний полковой писарь, вот нелегкая его возьми, и прозвища не вспомню… |
Вискряк не Вискряк, Мотузочка не Мотузочка, Голопуцек не Голопуцек… |
знаю только, что как-то чудно начинается мудрёное прозвище, — позвал к себе деда и сказал ему, что, вот, наряжает его сам гетьман гонцом с грамотою к царице. |
Дед не любил долго собираться: грамоту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул жену и двух своих, как сам он называл, поросенков, из которых один был родной отец хоть бы и нашего брата; и поднял такую за собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев задумали посереди улицы играть в кашу. |
На другой день, ещё петух не кричал в четвёртый раз, дед уже был в Конотопе. |
На ту пору была там ярмарка: народу высыпало по улицам столько, что в глазах рябело. |
Но так как было рано, то все ещё дремало, протянувшись на земле. |
Возле коровы лежал гуляка-парубок с покрасневшим, как снегирь, носом; подале храпела, сидя, перекупка с кремнями, синькою, дробью и бубликами; под телегою лежал цыган; на возу с рыбой чумак; на самой дороге раскинул ноги бородач-москаль с поясами и рукавицами… |
ну, всякого сброду, как водится по ярмаркам. |
Дед приостановился, чтобы разглядеть хорошенько. |
Между тем в ятках начало мало-помалу шевелиться: жидовки стали побрякивать фляжками; дым покатило то там, то сям кольцами, и запах горячих сластен понёсся по всему табору. |
Деду вспало на ум, что у него нет ни огнива, ни табаку наготове: вот и пошёл таскаться по ярмарке. |
Не успел пройти двадцати шагов — навстречу запорожец. |
Гуляка, и по лицу видно! |
Красные, как жар, шаровары, синий жупан, яркий цветной пояс, при боку сабля и люлька с медною цепочкою по самые пяты — запорожец да и только! |
Эх народец! |
станет, вытянется, поведёт рукою молодецкие усы, брякнет подковами и — пустится! |
да ведь как пустится: ноги отплясывают, словно веретено в бабьих руках; что вихорь, дернет рукою по всем струнам бандуры, и тут же, подпершися в боки, несётся вприсядку; зальётся песней — душа гуляет!.. Нет, прошло времечко: не увидать больше запорожцев! |
Да: так встретились; слово за слово, долго ли до знакомства? |
Пошли калякать, калякать, так, что дед совсем уже было позабыл про путь свой. |
Попойка завелась, как на свадьбе перед постом великим. |
Только, видно, наконец прискучило бить горшки и швырять в народ деньгами, да и ярмарке не век же стоять! |
Вот сговорились новые приятели, чтоб не разлучаться и путь держать вместе. |
Было давно под вечер, когда выехали они в поле. Солнце убралось на отдых; где-где горели вместо него красноватые полосы; по полю пестрели нивы, что праздничные плахты чернобровых молодиц. |
Нашего запорожца раздобар взял страшной. |
Дед и ещё другой, приплевшийся к ним гуляка, подумали уже, не бес ли засел в него, откуда что набиралось. Истории и присказки такие диковинные, что дед несколько раз хватался за бока и чуть не надсадил своего живота со смеху. |
Но в поле становилось чем далее, сумрачнее; и вместе с тем становилась несвязнее и молодецкая молвь. |
Наконец рассказчик наш притих совсем и вздрагивал при малейшем шорохе. |
«Ге, ге, земляк! |
да ты не на шутку принялся считать сов. |
Уж думаешь, как бы домой, да на печь!» — |
«Перед вами нечего таиться, — сказал он, вдруг оборотившись и неподвижно уставив на них глаза свои. — |
Знаете ли, что душа моя давно продана нечистому». — «Экая невидальщина! |
Кто на веку своём не знался с нечистыми? |
Тут-то и нужно гулять, как говориться, на прах». — |
«Эх, хлопцы! гулял бы, да в ночь эту срок молодцу! Эй, братцы! — |
сказал он, хлопнув по рукам их, — эй, не выдайте! |
не поспите одной ночи! |
Век не забуду вашей дружбы!» |
Почему ж не пособить человеку в таком горе? |
Дед объявил напрямик, что скорее даст он отрезать оселедец с собственной головы, чем допустит черта понюхать собачьей мордой своей христианской души. |
Козаки наши ехали бы, может, и далее, если бы не обволокло всего неба ночью, словно чёрным рядном, и в поле не стало так же темно, как под овчинным тулупом. |
Издали только мерещился огонёк, и кони, чуя близкое стойло, торопились, насторожа уши и вковавши очи в мрак. |
Огонёк, казалось, нёсся навстречу, и перед козаками показался шинок, повалившийся на одну сторону, словно баба на пути с весёлых крестин. |
В те поры шинки были не то, что теперь. |
Доброму человеку не только развернуться, приударить горлицы или гопака, прилечь даже негде было, когда в голову заберётся хмель и ноги начнут писать покой-он — по. |
Двор был уставлен весь чумацкими возами; под поветками, в яслях, в сенях, иной свернувшись, другой развернувшись, храпели, как коты. |
Шинкарь один перед каганцем нарезывал рубцами на палочке, сколько кварт и осьмух высушили чумацкие головы. |
Дед, спросивши треть ведра на троих, отправился в сарай. Все трое легли рядом. |
Только не успел он повернуться, как видит, что его земляки спят уже мертвецким сном. |
Разбудивши приставшего к ним третьего козака, дед напомнил ему про данное товарищу обещание. |
Тот привстал, протёр глаза и снова уснул. |
Нечего делать, пришлось одному караулить. |
Чтобы чем-нибудь разогнать сон, обсмотрел он возы все, проведал коней, закурил люльку, пришёл назад и сел опять около своих. |
Все было тихо, так что, кажись, ни одна муха не пролетела. |
Вот и чудится ему, что из-за соседнего воза что-то серое выказывает роги… |
Тут глаза его начали смыкаться так, что принуждён он был ежеминутно протирать кулаком и промывать оставшеюся водкой. |
Но как скоро немного прояснились они, все пропадало. |
Наконец, мало погодя, опять показывается из-под воза чудовище… |
Дед вытаращил глаза сколько мог; но проклятая дремота все туманила перед ним; руки его окостенели; голова скатилась, и крепкий сон схватил его так, что он повалился словно убитый. |
Долго спал дед, и как припекло порядочно уже солнце его выбритую макушу, тогда только схватился он на ноги. |
Потянувшись раза два и почесав спину, заметил он, что возов стояло уже не так много, как с вечера. |
Чумаки, видно, потянулись ещё до света. |
К своим — козак спит; а запорожца нет. |
Выспрашивать — никто знать не знает; одна только верхняя свитка лежала на том месте. |
Страх и раздумье взяло деда. |
Пошёл посмотреть коней — ни своего, ни запорожского! |
Что бы это значило? |
Положим, запорожца взяла нечистая сила; кто же коней? |
Сообразя все, дед заключил, что, верно, черт приходил пешком, а как до пекла не близко, то и стянул его коня. |
Больно ему было крепко, что не сдержал козацкого слова. |
«Ну, — думает, — нечего делать, пойду пешком: авось попадётся на дороге какой-нибудь барышник, едущий с ярмарки, как-нибудь уже куплю коня». |
Только хватился за шапку — и шапки нет. |
Всплеснул руками покойный дед, как вспомнил, что вчера ещё поменялись они на время с запорожцем. |
Кому больше утащить, как не нечистому. |
Вот тебе и гетьманский гонец! |
Вот тебе и привёз грамоту к царице! |
Тут дед принялся угощать черта такими прозвищами, что, думаю, ему не один раз чихалось тогда в пекле. |
Но бранью мало пособишь; а затылка сколько ни чесал дед, никак не мог ничего придумать. |
Что делать? |
Кинулся достать чужого ума: собрал всех бывших тогда в шинке добрых людей, чумаков и просто заезжих, и рассказал, что так и так, такое-то приключилось горе. |
Чумаки долго думали, подпёрши батогами подбородки свои; крутили головами и сказали, что не слышали такого дива на крещёном свете, чтобы гетьманскую грамоту утащил черт. |
Другие же прибавили, что когда черт да москаль украдут что-нибудь — то поминай, как и звали. |
Один только шинкарь сидел молча в углу. |
Дед и подступил к нему. |
Уж когда молчит человек, то, верно, зашиб много умом. |
Только шинкарь не так-то был щедр на слова; и если бы дед не полез в карман за пятью злотыми, то простоял бы перед ним даром. |
«Я научу тебя, как найти грамоту, — сказал он, отводя его в сторону. |
У деда и на сердце отлегло. — |
Я вижу уже по глазам, что ты козак — не баба. |
Смотри же! близко шинка будет поворот направо в лес. |
Только станет в поле примеркать, чтобы ты был уже наготове. |
В лесу живут цыганы и выходят из нор своих, ковать железо, в такую ночь, в какую одни ведьмы ездят на кочергах своих. |
Чем они промышляют на самом деле, знать тебе нечего. |
Много будет стуку по лесу, только ты не иди в те стороны, откуда заслышишь стук; а будет перед тобою малая дорожка, мимо обожжённого дерева, дорожкою этою иди, иди, иди… |
Станет тебя терновник царапать, густой орешник заслонять дорогу — ты все иди; и как придёшь к небольшой речке, тогда только можешь остановиться. |
Там и увидишь кого нужно; да не позабудь набрать в карманы того, для чего и карманы сделаны… |
Ты понимаешь, это добро и дьяволы, и люди любят». — |
Сказавши это, шинкарь ушёл в свою конуру и не хотел больше говорить ни слова. |
Покойный дед был человек не то чтобы из трусливого десятка; бывало, встретит волка, так и хватает прямо за хвост; пройдёт с кулаками промеж козаками, все, как груши, повалятся на землю. |
Однако ж, что-то подирало его по коже, когда вступил он в такую глухую ночь в лес. |
Хоть бы звёздочка на небе. Темно и глухо, как в винном подвале; только слышно было, что далеко, далеко вверху, над головою, холодный ветер гулял по верхушкам дерев, и деревья, что охмелевшие козацкие головы, разгульно покачивались, шопоча листьями пьяную молвь. |
Как вот завеяло таким холодом, что дед вспомнил и про овчинный тулуп свой, и вдруг словно сто молотов застучало по лесу таким стуком, что у него зазвенело в голове. |
И будто зарницею, осветило на минуту весь лес. |
Дед тотчс увидел дорожку, пробиравшуюся промеж мелким кустарником. Вот и обожжённое дерево и кусты терновника! |
Так, все так, как было ему говорено; нет, не обманул шинкарь. |
Однако ж не совсем весело было продираться через колючие кусты; ещё отроду не видывал он, чтобы проклятые шипы и сучья так больно царапались: почти на каждом шагу забирало его вскрикнуть. |
Мало-помалу, выбрался он на просторное место, и сколько мог заметить, деревья редели и становились, чем далее, такие широкие, каких дед не видывал и по ту сторону Польши. |
Глядь, между деревьями мелькнула и речка, чёрная, словно воронёная сталь. |
Долго стоял дед у берега, посматривая на все стороны. |
На другом берегу горит огонь и, кажется, вот-вот готовится погаснуть, и снова отсвечивается в речке, вздрагивавшей, как польский шляхтич в козачьих лапах. |
Вот и мостик! |
Ну, тут одна только чертовская таратайка разве проедет. |
Дед, однако ж, ступил смело, и скорее, чем бы иной успел достать рожок, понюхать табаку, был уже на другом берегу. |
Теперь только разглядел он, что возле огня сидели люди, и такие смазливые рожи, что в другое время, Бог знает, чего бы не дал, лишь бы ускользнуть от этого знакомства. Но теперь, нечего делать, нужно было завязаться. |
Вот дед и отвесил им поклон, мало не в пояс: «Помогай Бог вам, добрые люди!» |
Хоть бы один кивнул головой; сидят да молчат, да что-то сыплют в огонь. |
Видя одно место не занятым, дед без всяких околичностей сел и сам. |
Смазливые рожи ничего; ничего и дед. |
Долго сидели молча. Деду уже и прискучило; давай шарить в кармане, вынул люльку, посмотрел вокруг — ни один не глядит на него. |
«Уже, добродейство, будьте ласковы: как бы так, чтобы, примерно сказать, того… ( |
(Дед живал в свете не мало, знал уже, как подпускать турусы и при случае, пожалуй, и пред царём не ударил бы лицом в грязь) чтобы, примерно сказать, и себя не забыть, да и вас не обидеть, — люлька-то у меня есть, да того, чем бы зажечь её, черт-ма». |
И на эту речь хоть бы слово; только одна рожа сунула горячую головню прямёхонько деду в лоб, так что если бы он немного не посторонился, то, статься может, распрощался бы навеки с одним глазом. |
Видя, наконец, что время даром проходит, решился — будет ли слушать нечистое племя, или нет — рассказать дело. |
Рожи и уши наставили, и лапы протянули. |
Дед догадался; забрал в горсть все бывшие с ним деньги и кинул словно собакам им в средину. |
Как только кинул он деньги, все перед ним перемешалось, земля задрожала, и как уже, он и сам рассказать не умел, попал чуть ли не в самое пекло. |
Батюшки мои! |
ахнул дед, разглядевши хорошенько: что за чудища! |
рожи на роже, как говорится, не видно. |
Ведьм такая гибель, как случается иногда на Рождество выпадет снегу: разряжены, размазаны, словно панночки на ярмарке. |
И все, сколько ни было их там, как хмельные, отплясывали какого-то чертовского тропака. |
Пыль подняли, Боже упаси, какую! |
Дрожь бы проняла крещёного человека при одном виде, как высоко скакало бесовское племя. |
Деда, несмотря на страх весь, смех напал, когда увидел, как черти с собачьими мордами, на немецких ножках, вертя хвостами, увивались около ведьм, будто парни около красных девушек; а музыканты тузили себя в щеки кулаками, словно в бубны, и свистали носами, как в волторны. |
Только завидели деда — и турнули к нему ордою. Свиные, собачьи, козлиные, дрофиные, лошадиные рыла, все повытягивались, и вот, так и лезут целоваться. |
Плюнул дед, такая мерзость напала! |
Наконец схватили его и посадили за стол, длиною, может, с дорогу от Конотопа до Батурина. |
«Ну, это ещё не совсем худо, — подумал дед, завидевши на столе свинину, колбасы, крошеной с капустой лук и много всяких сластей, — видно, дьявольская сволочь не держит постов». |
Дед-таки, не мешает вам знать, не упускал при случае перехватить того-сего на зубы. |
Едал покойник аппетитно; и потому, не распускаясь на рассказы, придвинул к себе миску с нарезанным салом и окорок ветчины; взял вилку, мало чем поменьше тех вил, которыми мужик берет сено, захватил ею самый увесистый кусок, подставил корку хлеба и — глядь, и отправил в чужой рот. Вот-вот возле самых ушей, и слышно даже, как чья-то морда жуёт и щёлкает зубами на весь стол. |
Дед ничего; схватил другой кусок и вот, кажись, и по губам зацепил, только опять не в своё горло. |
В третий раз — снова мимо. |
Взбеленился дед: позабыл и страх, и в чьих лапах находится он. |
Прискочил к ведьмам: «Что вы, Иродово племя, задумали смеяться, что ли, надо мною? |
Если не отдадите, сей же час, моей козацкой шапки, то будь я католик, когда не переворочу свиных рыл ваших на затылок!» |
Не успел он докончить последних слов, как все чудища выскалили зубы и подняли такой смех, что у деда на душе захолонуло. |
«Ладно! — |
провизжала одна из ведьм, которую дед почёл за старшую над всеми потому, что личина у ней была чуть ли не красивее всех, — шапку отдадим тебе, только не прежде, пока сыграешь с нами три раза в дурня!» |
Что прикажешь делать? |
Козаку сесть с бабами в дурня! |
Дед отпираться, отпираться, наконец, сел. |
Принесли карты, замасленные, какими только у нас поповны гадают про женихов. |
«Слушай же! — |
залаяла ведьма в другой раз, — если хоть раз выиграешь — твоя шапка; когда же все три раза останешься дурнем, то не прогневайся, не только шапки, может, и света более не увидишь!» — |
«Сдавай, сдавай, хрычовка! |
что будет, то будет». Вот и карты розданы. |
Взял дед свои в руки — смотреть не хочется, такая дрянь: хоть бы на смех один козырь. |
Из масти десятка самая старшая, пар даже нет; а ведьма все подваливает пятериками. |
Пришлось остаться дурнем! |
Только что дед успел остаться дурнем, как со всех сторон заржали, залаяли, захрюкали морды: «дурень! дурень! дурень!» — |
«Чтоб вы перелопались, дьявольское племя!» — |
закричал дед, затыкая пальцами себе уши. |
«Ну, — думает, — ведьма подтасовала; теперь я сам буду сдавать». |
Сдал. Засветил козыря. Поглядел на карты: масть хоть куда, козыри есть. |
И сначала дело шло, как нельзя лучше; только ведьма пятерик с королями! |
У деда на руках одни козыри; не думая, не гадая долго, хвать королей по усам всех козырями. |
«Ге, ге! да это не по-козацки! |
А чем ты кроешь, земляк?» — |
«Как чем? |
козырями!» — |
«Может быть, по-вашему это и козыри, только по-нашему нет!» |
Глядь — в самом деле простая масть. Что за дьявольщина! |
Пришлось в другой раз быть дурнем, и чертанье пошло снова драть горло: «дурень, дурень!» — |
так, что стол дрожал и карты прыгали по столу. |
Дед разгорячился; сдал в последний раз. |
Опять идёт ладно. |
Ведьма опять пятерик; дед покрыл и набрал из колоды полную руку козырей. |
«Козырь!» — |
вскричал он, ударив по столу картою, так, что её свернуло коробом; та, не говоря ни слова, покрыла восьмёркою масти. |
«А чем ты, старый дьявол, бьёшь!» |
Ведьма подняла карту: под нею была простая шестёрка. |
«Вишь, бесовское обморачиванье!» — |
сказал дед и с досады хватил кулаком, что силы, по столу. |
К счастью ещё, что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары. |
Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. |
В колоде ни одной карты. Пошёл, уже так, не глядя, простою шестёркою; ведьма приняла. |
«Вот тебе на! |
это что? |
э, э, верно, что-нибудь да не так!» |
Вот, дед карты потихоньку под стол — и перекрестил; глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестёрки спустил кралю. |
«Ну, дурень же я был! дурень же я был! |
Король козырей! |
Что! |
приняла? а? |
Кошечье отродье!.. |
А туза не хочешь? |
Туз! |
валет!..» |
Гром пошёл по пеклу; ведьму напали корчи, и, откуда ни возьмись — шапка бух деду прямёхонько в лицо. |
«Нет, этого мало! — |
закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — |
Если, сей час, не станет передо мною молодецкой конь мой, то вот, убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас!» — |
и уже было и руку поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости. |
«Вот тебе конь твой!» |
Заплакал бедняга, глядя на них, как дитя неразумное. |
Жаль старого товарища! |
«Дайте ж мне какого-нибудь коня, выбраться из гнезда вашего!» |
Черт хлопнул арапником — конь, как огонь, взвился под ним, и дед, что птица, вынесся на верх. |
Страх, однако ж, напал на него посереди дороги, когда конь, не слушаясь ни крику, ни поводов, скакал через провалы и болота. |
В какие местах он не был, так дрожь забирала при одних рассказах. |
Глянул как-то себе под ноги — и пуще перепугался: пропасть! крутизна страшная! |
А сатанинскому животному и нужды нет; прямо через неё. |
Дед держаться: не тут-то было. |
Через пни, через кочки полетел стремглав в провал и так хватился на дне его о землю, что, кажись, и дух вышибло. |
По крайней мере, что деялось с ним в то время, ничего не помнил; и как очнулся немного и осмотрелся, то уже рассвело совсем; перед ним мелькали знакомые места, и он лежал на крыше своей же хаты. |
Перекрестился дед, когда слез долой. |
Экая чертовщина! |
что за пропасть, какие с человеком чудеса делаются! |
Глядь на руки — все в крови; посмотрел в стоявшую сторчмя бочку с водою — и лицо также. |
Обмывшись хорошенько, чтобы не испугать детей, входит он потихоньку в хату; смотрит: дети пятятся к нему задом и в испуге указывают ему пальцами, говоря: «Дывысь, дывысь, маты, мов дурна, скаче!» |
И в самом деле, баба сидит, заснувши перед гребнем, держит в руках веретено и сонная подпрыгивает на лавке. |
Дед, взявши за руку потихоньку, разбудил её: «Здравствуй, жена! |
здорова ли ты?» |
Та долго смотрела, выпучивши глаза, и наконец уже узнала деда и рассказала, как ей снилось, что печь ездила по хате, выгоняя вон лопатою горшки, лоханки и черт знает, что ещё такое. |
«Ну, — говорит дед, — тебе во сне, мне на яву. Нужно, вижу, будет освятить нашу хату; мне же, теперь, мешкать нечего». — |
Сказавши это и отдохнувши немного, дед достал коня и уже не останавливался ни днём, ни ночью, пока не доехал до места и не отдал грамоты самой Царице. |
Там навиделся дед таких див, что стало ему надолго после того рассказывать. Как повели его в палаты, такие высокие, что если бы хат десять поставить одну на другую, и тогда, может быть, не достало бы. |
Как заглянул он в одну комнату — нет; в другую — нет; в третью — ещё нет; в четвёртой даже нет; да в пятой уже, глядь, сидит сама, в золотой короне, в серой новёхонькой свитке, в красных сапогах и золотые галушки ест. |
Как велела ему насыпать целую шапку синицами, как… — всего и вспомнить нельзя. |
Об возне своей с чертями дед и думать позабыл, и если случалось, что кто-нибудь и напоминал об этом, то дед молчал, как будто не до него и дело шло, и великого стоило труда упросить его пересказать все, как было. |
И, видно, уже в наказание, что не спохватился, тотчас после того, освятить хату, бабе ровно через каждый год, и именно в то самое время, делалось такое диво, что танцуется, бывало, да и только. |
За что ни примется, ноги затевают своё, и вот, так и дёргает пуститься вприсядку. |